один из самых известных пропагандистов двадцатого столетия. Публикуя речь министра пропаганды Рейха Иозефа Геббельса, признанного нацистским преступником посмертно, я ни в коем случае не пытаюсь популяризировать взгляды.
Высказывания Йозефа Геббельса-отца пропаганды.
Адольф Гитлер ответил первыми мерами, которые привели к тотальной мобилизации Германии. Перед выступлением правительство закрыло рестораны, клубы, бары, театры и роскошные магазины по всей стране, чтобы гражданское население могло внести больший вклад в войну. Хотя Геббельс утверждал, что среди аудитории были люди «всех классов и профессий» включая «солдат, врачей, ученых, художников, инженеров и архитекторов, учителей, белых воротничков» , пропагандист тщательно отбирал своих слушателей, чтобы они реагировали с соответствующим фанатизмом. Геббельс сказал Альберту Шпееру, что это самая подготовленная публика, какую только можно найти в Германии. Однако восторженный и единый отклик толпы, записанный в письменной версии, временами не полностью подтверждается записью. Подробности Геббельс повторил в своем выступлении три темы: Если Вермахт не сможет противостоять опасности с Восточного фронта , Германский Рейх вскоре падет перед большевизмом и остальной Европой. Только вермахт , немецкий народ и державы оси могли спасти Европу от этой угрозы.
Опасность была под рукой, и Германии нужно было действовать быстро и решительно. В своей речи Геббельс подробно остановился на том, что, по утверждениям нацистской пропаганды, было угрозой, исходящей от так называемого международного еврейства: «Цель большевизма - еврейская мировая революция. Они хотят принести хаос в Рейх и Европу, используя возникшую в результате безнадежность и отчаяние.
Размахивая этой угрозой, Геббельс не только не скрывает того значения, которое он придает войне на Востоке , но и развивает недвусмысленный аргумент, в частности, делая оговорку , относительно судьбы евреев на контролируемых территориях. Его речь состоит из трех частей, которые развивают как можно больше тезисов, призванных убедить немцев. Реакции В зале при каждом перерыве оратора толпа скандирует лозунги и нацистские песни, шумно одобряет своими аплодисментами и позицией. Затем Геббельс задает аудитории десять вопросов, положительные ответы на которые способствуют укреплению атмосферы безумия и страсти, царящей в зале. Но если выступление вызывает «массовую истерию», эхом отраженную по радио, «долгими минутами криков и аплодисментов» в аудитории, состоящей из активистов НСДАП, членов СС в отпуске, СА, меры по борьбе с «послабление» оставалось неприменимым, более того, пропаганда союзников нашла отклик в самой Германии. В рядах нацистов присутствие всего правительства Рейха и удовлетворение Гитлера - все это призывы к полной мобилизации энергии для победы. Выступление транслируется не только по радио, но и в новостях кино; кроме того, NSDAP обеспечивает широкое распространение: в сентябре 1943 года по всему Рейху было распространено 14 миллионов экземпляров речи. Но, несмотря на этот разгул ресурсов, население принимает двоякий характер: эта речь в той мере, в какой она способствовала мобилизации определенных сил как на фронте, так и в тылу, была воспринята как акт очень хорошо организованной пропаганды.
Третий: англичане утверждают, что у немецкого народа нет больше охоты брать на себя всевозрастающий труд войны, которого от него требует правительство. Я спрашиваю вас: полны ли вы и немецкий народ решимости, если фюрер приказывает это, ежедневно работать по десять, двенадцать, а если нужно, то и по четырнадцать часов и отдать для победы свои последние силы? Четвертый: англичане утверждают, что немецкий народ сопротивляется тотальным военным мерам правительства. Будто он хочет не тотальной войны, а капитуляции. Я спрашиваю вас: хотите ли вы тотальной войны? Хотите ли вы вести ее, даже если надо вести ее еще тотальное и радикальнее, чем мы сегодня вообще можем себе представить? Пятый: англичане утверждают, что немецкий народ потерял доверие к фюреру. Я спрашиваю вас: разве ваше доверие к фюреру сегодня не еще больше, не еще убежденнее, не еще непоколебимее, чем прежде? Разве ваша готовность следовать за ним, идти по его пути и делать все, чтобы довести войну до победного конца, не стала абсолютной и беспредельной?
Они вежливы, обаятельны. Разговор течет мягко и приятно... Кто-то упомянул бизнесмена из Нью-Йорка по фамилии Рубинштейн. Выражение их лиц резко изменилось. Один из них говорит цитирую : — Проблема с Америкой заключается в том, что там все деньги у евреев. Все засмеялись. И вот кто-то добавляет: — Да, единственное, что заботит евреев — это деньги... Вскоре этот тип антисемитизма стал лейтмотивом моих профессиональных отношений с немцами. Случалось, расслабившись, они выражали такое мнение, обнаруживали такую политическую ориентацию, которая, казалось бы, должна была навсегда умереть еще в берлинском бункере 30 апреля 1945 года. Возможно, потому, что я блондин и моя фамилия имеет немецкое происхождение, они уверены, что я один из них. И при мне не стесняются. СNN — антипалестинское агентство новостей и контролируется американскими евреями я знаю, это звучит неправдоподобно, но самые высокоинтеллигентные немцы, свободно владеющие английским, убеждены, что CNN, основанная Тэдом Тернером, — рассадник произраильской пропаганды. Почти все немцы были против Третьего Рейха и ничего не знали об убийствах евреев, к тому же евреи сами виноваты в том, что произошло. Ариэль Шарон гораздо хуже Гитлера, а израильтяне просто нацисты... Америка поддерживает Израиль только потому, что евреи контролируют американское правительство и СМИ. Впервые в жизни я осознал существование антисемитизма. Конечно, антисемитизм существует и в других местах в мире, но нигде он не привел к таким разрушительным последствиям, как в Германии. Говоря объективно, 2002 год ознаменовался ростом антисемитизма в Германии: в синагоги бросали зажигательные бомбы, оскверняли кладбища... А немецкие историки-ревизионисты уже не говорят, что развязывание Второй мировой войны Германией и Катастрофа — преступление против человечества. Ситуация настолько ухудшилась, что немецким евреям порекомендовали не надевать ничего такого, что могло бы идентифицировать их как евреев.
Речь Йозефа Геббельса “Тотальная война“
Йозеф Геббельс Враги Речь Вы хотите тотальной войны на немецком. Юный Геббельс совсем не походил на будущего злодея Геббельс был министром пропаганды Адольфа Гитлера, один из четырех лидеров Германии которая устроила мировую войну и. Этой речью Геббельс хотел воодушевить немецкий народ и поднять в нём боевой дух, что ему блестяще удалось. (Йозеф Геббельс,12 марта 1933 года). "Плутократический Запад под демагогическим предлогом "защиты демократии" всюду насаждает политические режимы, которые служат самому Западу. Владелец сайта предпочёл скрыть описание страницы.
Пропаганда Геббельса. Пауль Йозеф Геббельс. Биография, фото, личная жизнь
Если вы считаете что это ошибочное сообщение - попробуйте зайти на сайт через браузер google chrome или mozilla firefox. Если сообщение не исчезает - напишите о проблеме в обратную связь.
Использовать черную пропаганду Сила убеждения пропаганды зависит от того, верят ли люди источнику информации. В США во время Первой мировой войны пропагандистские сообщения обрушивались на граждан Америки со страниц всех газет. Слово «всех» в данном случае не фигура речи, — американцам подавалась информация о войне во всех газетах и журналах, по всем радиостанциям и телеканалам. Даже высшие лица государства повторяли ровно то же, что написано в СМИ. Был ли шанс у рядового гражданина не поверить этим источникам?
Не было. Степень доверия к источнику информации — это очень важно для пропаганды.
Не оставил Геббельс без внимания и церковь. То есть вместо слова «бог» предполагалось использовать «фюрер». Дети были совершенно заброшены, и, конечно, они с охотой приняли такое братское внимание. Критикуя «конкурентов», неспособных подарить Германии идею, мечту, пропагандист писал, что молодых людей надо завораживать. То есть национальная идея, общенациональное счастье для немцев должно стать завораживающей идеей.
В этом ещё не было ничего воинственного, пока речь шла только о физическом, духовном контроле над всё большим и большим числом людей. Финальный удар На третьем этапе, с 1938-го, возникает слово «дисциплина». Прославлялись «дисциплина ума» и «дисциплина чувств». Гитлерюгенд практиковал «месячники солидарности», «декады ненависти» и «трёхдневки сочувствия». Что касается взрослых, для них был предусмотрен пропагандистский манёвр. От публичных политических дискуссий нацисты далеко не сразу перешли к абсолютной пропаганде, к ударам по мозгам. Они сделали это через период так называемых бытовых дискуссий.
Предки будущего министра пропаганды были из крестьян, корни рода его бабушки по материнской линии Марии Герверс отсылали любого исследователя к Люксембургу, но именно её происхождение ставили в упрек Геббельсу сторонники чистоты крови, намекая на еврейское родство министра по голландской линии. Геббельс, чтобы развеять все слухи, был вынужден выпустить в 1932 году в печать материал с подробным описанием своего семейного древа. В раннем детстве Йозеф Геббельс перенес полиомиелит, что определило его хромоту на всю жизнь одна его нога была короче второй на 10 сантиметров. Этот дефект не позволил ему попасть в армию в годы Первой мировой войны, но позже мастер мифов и пропаганды Геббельс будет объяснять всем окружающим свою хромоту ранением, полученным на полях сражений. Йозеф был некрасив и тщедушен с детства, за что получал от ровесников обидные прозвища Мефистофеля и рейнской мумии. Бесплатный фрагмент закончился. Хотите читать дальше? Бесплатно по подписке.
Йозеф Геббельс цитаты
Речь о тотальной войне Речь, произнесённая в берлинском Дворце спорта 18 февраля 1943 года. 18 февраля 1943 года в берлинском Дворце спорта. Исполнитель: Йозеф Геббельс, Песня: Враги: Перевод речи Геббельса "Хотите ли вы тотальной войны?", Продолжительность: 03:21, Размер: 3.07 МБ, Качество: 128 kbit/sec, Формат. один из самых известных пропагандистов двадцатого столетия. Эта речь, считающаяся вершиной риторики Геббельса, представляет собой первое публичное подтверждение серьезных опасностей, стоящих перед Германией. Пауль Йозеф Геббельс — немецкий политик, один из ближайших сподвижников и верн.
Как Левитан завершил речь Геббельса
Год великих страшных битв: 1943 г. Вторая мировая война. Год великих страшных битв. Они не сдаются, кидаются на нас с голыми кулаками! Чтобы пророчествовать. Иные языки - это ключ к духовной жизни! Польза молитвы на языках!
Что касается взрослых, для них был предусмотрен пропагандистский манёвр. От публичных политических дискуссий нацисты далеко не сразу перешли к абсолютной пропаганде, к ударам по мозгам. Они сделали это через период так называемых бытовых дискуссий. Например, 2 или 3 недели по радио мог обсуждаться вопрос о национальном запахе туалетного мыла. Чем должна пахнуть немецкая нация? Резедой, ромашкой, гвоздикой? А затем внезапно звучал мощный удар по мозгам: лучший — запах чистоты, и это лучшее для здоровья солдата. То есть аудитория уже записана в ряды армии. Проводились парады Трудового фронта. Люди маршировали в форме, держа лопаты, как ружья. По версии нацистов, люди не заметят, как их из рабочей формы переоденут в военную. Всё это происходило на фоне мирной экспансии — Рейн, Судеты, Австрия.
I have already said that Bolshevism has its foreign legions in the form of communist parties in every democratic nation. None of these states can think it is immune to domestic Bolshevism. In a recent by-election for the House of Commons, the independent, that is communist, candidate got 10,741 of the 22,371 votes cast. This was in a district that had formerly been a conservative stronghold. Within a short time, 10,000 voters, nearly half, had been lost to the communists. That is proof that the Bolshevist danger exists in England too, and that it will not go away simply because it is ignored. We place no faith in any territorial promises that the Soviet Union may make. Bolshevism set ideological as well as military boundaries, which poses a danger to every nation. The world no longer has the choice between falling back into its old fragmentation or accepting a new order for Europe under Axis leadership. The only choice now is between living under Axis protection or in a Bolshevist Europe. I am firmly convinced that the lamenting lords and archbishops in London have not the slightest intention of resisting the Bolshevist danger that would result were the Soviet army to enter Europe. Jewry has so deeply infected the Anglo-Saxon states both spiritually and politically that they are no longer have the ability to see the danger. It conceals itself as Bolshevism in the Soviet Union, and plutocratic-capitalism in the Anglo-Saxon states. The Jewish race is an expert at mimicry. They put their host peoples to sleep, paralyzing their defensive abilities. Our insight into the matter led us to the early realization that cooperation between international plutocracy and international Bolshevism was not a contradiction, but rather a sign of deep commonalities. The hand of the pseudo-civilized Jewry of Western Europe shakes the hand of the Jewry of the Eastern ghettos over Germany. Europe is in deadly danger. I do not flatter myself into believing that my remarks will influence public opinion in the neutral, much less the enemy, states. That is also not my goal or intention. I know that, given our problems on the Eastern Front, the English press tomorrow will furiously attack me with the accusation that I have made the first peace feelers loud laughter. That is certainly not so. No one in Germany thinks any longer of a cowardly compromise. The entire people thinks only of a hard war. As a spokesman for the leading nation of the continent, however, I claim the right to call a danger a danger if it threatens not threatens not only our own land, but our entire continent. My third thesis is that the danger is immediate. The paralysis of the Western European democracies before their deadliest threat is frightening. International Jewry is doing all it can to encourage such paralysis. During our struggle for power in Germany, Jewish newspapers tried to conceal the danger, until National Socialism awakened the people. It is just the same today in other nations. Jewry once again reveals itself as the incarnation of evil, as the plastic demon of decay and the bearer of an international culture-destroying chaos. This explains, by the way, our consistent Jewish policies. We see Jewry as a direct threat to every nation. We do not care what other peoples do about the danger. What we do to defend ourselves is our own business, however, and we will not tolerate objections from others. Jewry is a contagious infection. Enemy nations may raise hypocritical protests against our measures against Jewry and cry crocodile tears, but that will not stop us from doing that which is necessary. Germany, in any event, has no intention of bowing before this threat, but rather intends to take the most radical measures, if necessary, in good time After this sentence, the chants of the audience prevent the minister from going on for several minutes. The military challenges of the Reich in the East are at the center of everything. The war of mechanized robots against Germany and Europe has reached its high point. In resisting the grave and direct threat with its weapons, the German people and its Axis allies are fulfilling in the truest sense of the word a European mission. Our courageous and just battle against this world-wide plague will not be hindered by the worldwide outcry of International Jewry. German women, to work! The tragic battle of Stalingrad is a symbol of heroic, manly resistance to the revolt of the steppes. It has not only a military, but also an intellectual and spiritual significance for the German people. Here for the first time our eyes have been opened to the true nature of the war. We want no more false hopes and illusions. We want bravely to look the facts in the face, however hard and dreadful they may be. The history of our party and our state has proven that a danger recognized is a danger defeated. Our coming hard battles in the East will be under the sign of this heroic resistance. It will require previously undreamed of efforts by our soldiers and our weapons. A merciless war is raging in the East. The German nation knows that. Its healthy instincts have led it through the daily confusion of intellectual and spiritual difficulties. We know today that the Blitzkrieg in Poland and the campaign in the West have only limited significance to the battle in the East. The German nation is fighting for everything it has. We know that the German people are defending their holiest possessions: their families, women and children, the beautiful and untouched countryside, their cities and villages, their two thousand year old culture, everything indeed that makes life worth living. It did not do so even for its own people. Terrorist Jewry had 200 million people to serve it in Russia. It cynically used its methods on to create out of the stolid toughness of the Russian people a grave danger for the civilized nations of Europe. A whole nation in the East was driven to battle. Men, women, and even children are employed not only in armaments factories, but in the war itself. The masses of tanks we have faced on the Eastern Front are the result of 25 years of social misfortune and misery of the Bolshevist people. We have to respond with similar measures if we do not want to give up the game as lost. My firm conviction is that we cannot overcome the Bolshevist danger unless we use equivalent, though not identical, methods. The German people face the gravest demand of the war, namely of finding the determination to use all our resources to protect everything we have and everything we will need in the future. Total war is the demand of the hour. Every sentence is met with growing applause and agreement. The danger facing us is enormous. The efforts we take to meet it must be just as enormous. The time has come to remove the kid gloves and use our fists. A cry of elemental agreement rises. Chants from the galleries and seats testify to the full approval of the crowd. We can no longer make only partial and careless use of the war potential at home and in the significant parts of Europe that we control. We must use our full resources, as quickly and thoroughly as it is organizationally and practically possible. Unnecessary concern is wholly out of place. The future of Europe hangs on our success in the East. We are ready to defend it. The German people are shedding their most valuable national blood in this battle. The rest of Europe should at least work to support us. There are many serious voices in Europe that have already realized this. Others still resist. That cannot influence us. If danger faced them alone, we could view their reluctance as literary nonsense of no significance. But the danger faces us all, and we must all do our share. Those who today do not understand that will thank us tomorrow on bended knees that we courageously and firmly took on the task. It bothers us not in the least that our enemies abroad claim that our total war measures resemble those of Bolshevism. They claim hypocritically that that means there is no need to fight Bolshevism. The question here is not one of method, but of the goal, namely eliminating the danger. Applause for several minutes The question is not whether the methods are good or bad, but whether they are successful. The National Socialist government is ready to use every means. We do not care if anyone objects. We are voluntarily giving up a significant part of our living standard to increase our war effort as quickly and completely as possible. This is not an end in itself, but rather a means to an end. Our social standard of living will be even higher after the war. We do not need to imitate Bolshevist methods, because we have better people and leaders, which gives us a great advantage. But things have shown that we must do much more than we have done so far to turn the war in the East decisively in our favor. As countless letters from the homeland and the front have shown, by the way, the entire German people agrees. Everyone knows that if we lose, all will be destroyed. The people and leadership are determined to take the most radical measures. The broad working masses of our people are not unhappy because the government is too ruthless. If anything, they are unhappy because it is too considerate. Ask anyone in Germany, and he will say: The most radical is just radical enough, and the most total is just total enough to gain victory. The total war effort has become a matter of the entire German people. No one has any excuse for ignoring its demands. A storm of applause greeted my call on 30 January for total war. The people are willing to bear any burden, even the heaviest, to make any sacrifice, if it leads to the great goal of victory. Lively applause This naturally assumes that the burdens are shared equally. Loud approval We cannot tolerate a situation in which most people carry the burden of the war, while a small, passive portion attempts to escape its burdens and responsibilities. The measures we have taken, and the ones we will yet take, will be characterized by the spirit of National Socialist justice. We pay no heed to class or standing. Rich and poor, high and low must share the burdens equally. Everyone must do his duty in this grave hour, whether by choice or otherwise. We know this has the full support of the people. We would rather do too much rather than too little to achieve victory. No war in history has ever been lost because of too many soldiers or weapons. Many, however, have been lost because the opposite was true. It is time to get the slackers moving. Stormy agreement They must be shaken out of their comfortable ease. We cannot wait until they come to their senses. That might be too late. The alarm must sound throughout the nation. Millions of hands must get to work throughout the country. The measures we have taken, and the ones we will now take, and which I shall discuss later in this speech, are critical for our whole public and private life. The individual may have to make great sacrifices, but they are tiny when compared to the sacrifices he would have to make if his refusal brought down on us the greatest national disaster. It is better to operate at the right time than to wait until the disease has taken root. One may not complain to the doctor or sue him for bodily injury. Again let me say that the heavier the sacrifices the German people must make, the more urgent it is that they be fairly shared. The people want it that way. No one resists even the heaviest burdens of war. But it angers people when a few always try to escape the burdens.
Для этого были известные основания. Роли в триувмирате, сформированном Гитлером, были не четко определены. Обращение к Сталину было написано рейхсканцлером Геббельсом, но он указывал, что действует по поручению Бормана. Полномочия Кребса были также подписаны Борманом. Дёниц же был назначен рейхспрезидентом, то есть на пост, который был упразднен после смерти последнего президента Веймарской республики Пауля фон Гинденбурга 2 августа 1934 г. Комментируя в своих воспоминаниях последние назначения Гитлера, бывший министр вооружений Германии Альберт Шпеер называл их "самыми абсурдными в его карьере государственного деятеля... Он не смог ясно определить, как это уже случалось в последние годы его жизни, кто обладает высшей властью: канцлер или его кабинет, или же президент. Согласно букве завещания Дёниц не мог сместить канцлера или кого-либо из министров, даже если бы оказалось, что они не годятся для работы. Так важнейшая часть полномочий любого президента была отнята у него с самого начала". К тому же находившийся в Плёне гросс-адмирал получал скудную информацию о том, что происходило в бункере рейхсканцелярии в последние дни. Лишь через три часа после самоубийства Адольфа Гитлера и его жены 30 апреля в 18. Вам высланы письменные указания. Немедленно примите меры, необходимые в этой ситуации". Никаких сообщений об уходе Гитлера из жизни гросс-адмирал не получил и считал, что высшая власть в Германии по-прежнему принадлежит фюреру. По этой причине он отправил в Берлин ответ, в котором выражал свою преданность Гитлеру. Дёниц писал: "Если по воле Судьбы... Сокрытие информации о самоубийстве Гитлера было вызвано тем, что Геббельс и Борман опасались Гиммлера, который находился в Плёне, где был и Дёниц. Очевидно, что, скрывая смерть Гитлера, его наследники считали, что пока Гиммлер считает фюрера живым, шеф СС не решится захватить власть. Не спешили они и обнародовать "Политическое завещание" Гитлера, в соответствии с которым Гиммлер был исключен из партии и лишен всякой власти. Скорее всего, они опасались, что преждевременная огласка лишь ускорит действия Гиммлера. Руководитель всесильной эсэсовской организации мог объявить переданное радиограммой "Политическое завещание" Гитлера подложным, их -- изменниками, а то и убийцами Гитлера. Геббельс и Борман вряд ли сомневались в том, что Гиммлер мог поставить Дёница под свой контроль или даже объявить себя главой третьего рейха. Положение Геббельса, Бормана и других было чрезвычайно шатким. Реальная власть наследников Гитлера распространялась лишь на несколько берлинских кварталов. Лев Безыменский привел точные данные о территории, которую контролировало правительство Геббельса: "С севера на юг протяженность империи составляла ровным счетом 1650 метров -- от моста Вейдендаммбрюкке до Принц-Альбрехт-штрассе; с запада на восток -- 1150 метров -- от Бранденбургских ворот до площади Шлоссплац". Само правительство Германии, которое возглавлял Геббельс, представляло собой лишь видимость такового. Из 17 членов правительства, назначенных Гитлером, в Берлине имелись лишь трое: Геббельс, Борман и новый министр пропаганды Вернер Науман. Это объясняло настойчивое стремление наследников Гитлера собрать Дёница и всех членов правительства в Берлине, о чем постоянно говорил Кребс. Этим же объяснялись также их страхи, что инициативу в руководстве Германией может перехватить Гиммлер. Для обоснования законности своего положения Геббельс и Борман располагали лишь "Политическим завещанием" Гитлера. Ссылаясь на него, Геббельс, Борман и их сторонники подчеркивали, что лишь они правомочны вести переговоры о капитуляции. Поэтому первыми, кто за пределами бункера узнали содержание политического завещания Гитлера, стали советские военачальники и Сталин. Заявления о том, что Геббельс и Борман предпочитали вести переговоры с СССР объяснялись просто: у окруженных советскими войсками не было иного выхода, как капитулировать перед ними. Парадоксальным образом, Геббельс, Борман и Кребс старались воспользоваться общей капитуляцией для того, чтобы продемонстрировать свое право говорить от лица всей Германии, то есть подтвердить легитимность своего правительства капитуляцией. Кребс говорил Чуйкову и Соколовскому: "Полная и действительная капитуляция может быть решена легальным правительством. Если у Геббельса не будет договоренности с вами, то что получится? Вы должны легальное правительство предпочесть правительству предателя Гиммлера. Вопрос войны уже предрешен. Результат должен решаться с правительством, указанным фюрером". По словам Чуйкова, Кребс, "волнуясь, уже почти кричит по-русски: "Изменник и предатель Гиммлер может уничтожить членов нового правительства!... Гиммлер думает, что германские войска еще могут быть силой против Востока. Он доложил об этом вашим союзникам. Нам это ясно, совершенно ясно! В противном случае военные действия могли затянуться. При этом советские военачальники неизменно подчеркивали, что все переговоры об общей капитуляции должны происходить с участием всех союзников. В то же время для Советского Союза был невыгоден захват власти Гиммлером, который уже вступил в тайные сепаратные переговоры с агентами западных держав. Поэтому прибывший на командный пункт В. Соколовский, ссылаясь на Г. Жукова, предложил Г. Кребсу публично "объявить Г. Гиммлера изменником, чтобы помешать его планам". Заметно оживляясь, Кребс ответил: "Очень умный совет. Это можно сейчас же сделать. Конечно, с разрешения доктора Геббельса". Кребс попросил разрешения послать полковника фон Дуфвинга к Геббельсу. Чуйков позвонил начальнику штаба и приказал обеспечить переход полковника и одновременно связать наш батальон на переднем крае с немецким батальоном, чтобы установить телефонную связь Геббельса с советским армейским командным пунктом. При переходе линии огня группа, в которой были фон Дуфвинг, немецкий переводчик и советские связисты, была подвергнута обстрелу с немецкой стороны, хотя полковник держал белый флаг. Несмотря на то, что командир советской роты связистов был смертельно ранен, связь с рейхсканцелярией была установлена. Правда, с немецкой стороны связь долго не работала. И все же после возвращения фон Дуфвинга Кребс смог разговаривать с Геббельсом по телефону. После долгих переговоров Кребс зачитал Геббельсу по телефону советские условия капитуляции: "1. Капитуляция Берлина. Всем капитулирующим сдать оружие. Офицерам и солдатам, на общих основаниях, сохраняется жизнь. Раненым обеспечивается помощь. Предоставляется возможность переговоров с союзниками по радио". Геббельс потребовал возвращения Кребса, чтобы обсудить с ним все эти условия. Мы, таким образом, частично удовлетворим и вашу просьбу. Будем ли мы помогать вам в создании правительства? Но даем вам право сообщить список лиц, которые вы не хотите видеть в качестве военнопленных. Мы даем вам право после капитуляции сделать заявление Союзным Нациям. От них зависит дальнейшая судьба вашего правительства". Кребсу было также сказано, что после капитуляции Берлина советские войска дадут немцам самолет или автомашину, а также радиосвязь для установления контакта с Дёницем. Кребс: "Список лиц, находящихся в Берлине, который мы дадим, не будет рассматриваться как список военнопленных? Офицерам сохраним звания, ордена, холодное оружие. Мы даем право представить список членов правительства, право связи с Дёницем. Но всё это после капитуляции". Кребс: "Итак, после капитуляции советское радио даст сообщение о смерти Гитлера, о новом правительстве и о предательстве Гиммлера? Кребс ушел". По словам Чуйкова, после прощания Кребс дважды возвращался "уже с лестницы: сперва он позабыл перчатки, которые положил на подоконнике вместе с фуражкой; однако, фуражку-то он надел, а вот перчатки не взял. Второй раз Кребс вернулся под предлогом, что забыл полевую сумку, которой у него вообще не было. Он уверял, что принес в ней документы от Геббельса и Бормана, хотя -- я хорошо это помню -- доставал бумаги из бокового кармана". Чуйков так объяснял поведение Кребса: "По глазам и поведению было видно -- генерал колебался: идти ему обратно в пекло или первому сдаться на милость победителя. Возможно, ждал, что мы объявим его пленником, с чем он, возможно, охотно согласился бы". Во второй половине 1 мая в бункере рейхсканцелярии: существующие версии. После перехода Кребсом линии огня советские военачальники ждали ответа из рейхсканцелярии. Однако немцы молчали. Их молчание затягивалось. Жуков вспоминал: "В 18 часов В. Соколовский доложил, что немецкое руководство прислало своего парламентера. Он сообщил, что Геббельс и Борман отклонили требование о безоговорочной капитуляции. В ответ на это в 18 часов 30 минут с невероятной силой начался последний штурм центральной части города, где находилась Имперская канцелярия и засели остатки гитлеровцев". Однако нет никаких документальных доказательств того, что руководители нового правительства на самом деле отвергли советские условия капитуляции. Указанный парламентер не предъявил никаких документов, свидетельствующих о том, что он действует по поручению Геббельса или Бормана. Не осталось никаких документов о заседании правительства Геббельса, на котором было принято решение отвергнуть советские условия. Вечером 1 мая значительная часть обитателей бункера предприняла попытку прорыва из советского окружения. По оценке Уильяма Ширера, от 500 до 600 обитателей бункера, многие из которых составляли эсэсовцы, в конечном счете, сумели прорваться. Они затем оказались в оккупационных зонах союзников. Некоторые из них потом утверждали, что генералы Кребс и Бургдорф, а также чета Геббельсов, не присоединились к группе прорыва, а покончили жизнь самоубийством. Сообщали, что перед самоубийством Магда Геббельс с помощью врача умертвила своих детей. Борман же, по словам бывших обитетелей бункера. Однако никто не смог представить убедительные свидетельства того, как Кребс и Бургдорф покончили с собой. Их тела не были найдены. Противоречивы свидетельства и о гибели Бормана по пути из бункера. Как убедительно доказал Лев Безыменский в своей книге "По следам Мартина Бормана", заявления личного шофера Гитлера Эриха Кемпки в его книге "Я сжёг Гитлера" опровергали его же показания на Нюрнбергском процессе о гибели Бормана от взрыва танка советским снарядом. Лидер "Гитлерюгенд" Артура Аксманна, на которого ссылался У. Ширер, уверял, что Борман принял яд в ходе побега. Однако его тело никогда не было обнаружено. Мартин Борман, поисками которого занимались значительную часть ХХ века, исчез бесследно. Было немало рассказано о самоубийстве Геббельса, его жены, а также убийстве их детей, трупы которых были обнаружены. В своей книге Х. Тот утверждал, что вечером 1 мая Геббельс вызвал его и сказал: "Швагерман! Случилось величайшее предательство. Генералы предали фюрера. Всё потеряно. Я умру вместе с моей женой и своей семьей... Вы сожжете наши тела. Можете это сделать? После этого, адъютант направил шофера Геббельса и эсэсовца за бензином. У начала лестницы они миновали Швагермана и шофера Раха, который стоял с бензином. Они прошли мимо, не говоря ни слова, и поднялись по лестнице в сад. Почти немедленно прозвучали два выстрела. Когда Рах и Швагерман вышли в сад, они обнаружили два трупа на земле. Эсэсовский ординарец, который застрелил их, стоял рядом. Они послушно вылили четыре канистры бензина на трупы, зажгли их и ушли". Этой версии в основном придерживался и Уильям Ширер в своем труде по истории третьего рейха. В то же время, полагаясь на другие свидетельства, историк рассказал о том, как супруги прощались со встретившимся им в коридоре людьми, а также уточнил, что по просьбе Геббельсов "эсэсовский ординарец выстрелил дважды им в затылок". Иным был рассказ о смерти Геббельса и ее жены в книге бывшей военной переводчицы Елены Ржевской "Берлин. Май 1945". Ржевская привела слова Хаазе, начальника госпиталя, расположенного вблизи от рейхсканцелярии: "Со слов первого сопровождающего врача Геббельса штандартенфюрера СС Штумпфеггера и доктора Кунца мне известно, что Геббельс и его жена вечером 1 мая совершили самоубийство, приняв сильнодействующий яд, какой именно сказать не могу". Эти взаимоисключающие объяснения смерти супругов Лев Безыменский в своей книге соединил так: "Примерно в 21 час Йозеф и Магда Геббельс вышли из своей комнаты, надели пальто и пошли в сад. Раздался очередной выстрел: это кончилась жизнь Йозефа Геббельса". В примечании Лев Безыменский пояснял: "Утвержают, что он не застрелился, а дал команду его убить". На всякий случай охранник два раза прострелил оба тела и облил их бензином". Один из авторов Интернета уверяет, что будто супруга сначала отравились, а затем им были сделаны "контрольные выстрелы в головы". Очевидно, что автор версии наслышан о современных киллерах. Трудно предположить, что Йозеф и Магда Геббельсы сначала приняли яд, а затем в предсмертном состоянии попрощались с людьми в коридорах, поднялись по лестнице. Ведь действие яда было почти моментальным. Нелепым кажется и принятие ими яда уже в саду за секунды до роковых выстрелов эсэсовца. Версию Швагермана, повторенную Тревором-Роупером, Ширером и многими историками, опровергает содержание медицинского протокола, составленного после осмотра тела Геббельса и процитированного Еленой Ржевской: "На обгоревшем трупе видимых признаков тяжелых смертельных повреждений или заболеваний не обнаружено... При обследовании трупа установлено наличие запаха горького миндаля и обнаружены кусочки ампулы во рту". Ржевская привела также "данные химического анализа": "Химическим исследованием внутренних органов и крови определено наличие цианистых соединений. Таким образом, необходимо сделать вывод, что смерть... Ржевская добавляла: "К такому же выводу пришли относительно причин смерти Магды Геббельс". Из этого неопровержимого свидетельства следует, что показания о расстреле четы Геббельсов "по их желанию" вымышлены. Стало быть, придуманы также монолог Геббельса, рассказ о проходе четы Геббельсов по лестнице в сад и прочем. Неспешный проход супругов по коридору, их прощания с различными людьми, подъем по пустынной лестнице навстречу смерти, которая их поджидала примерно в 20. Между тем с 18. На бункер падали бомбы с советских самолетов. Советская артиллерия вела по нему прицельный огонь. Внутри бункера скопилось около 500 -- 600 человек, которые, по словам бывшего портного Гитлера, вели себя как курицы с отрезанными головами. Трудно себе представить, что здесь могла разыграться торжественная сцена двойного самоубийства в стиле оперного спектакля. Возникает вопрос: стоит ли принимать на веру любые свидетельства бывших обитателей бункера, если они сочиняли истории лживые от начала до конца? Возникает также вопрос: зачем бывшим обитателям бункера надо было сочинять заведомо лживые истории с таким обилием вымышленных деталей? Много противоречий и сомнительных деталей содержат и рассказы об убийстве детей Геббельсов. Ширер утверждает, что детей отравил некий врач. Эсэсовский же врач Кунц, которого допрашивала Е. Ржевская, уверял, что он лишь в ужасе наблюдал, как Магда Геббельс "разжимала рот усыпленным детям, клала ампулу с ядом и сдавливала челюсти". Версия Кунца содержит и другие детали, которые кажутся малоправдоподобными. Предложение Кунца Магде Геббельс передать ее детей в распоряжение Международного Красного Креста вряд ли учитывало конкретную обстановку. Кажется, что рассказчик исходил из того, что Международный Красный Крест был также легко доступен 1 мая в Берлине, как служба скорой помощи в мирное время. Для того, чтобы связаться с этой организацией потребовалось бы немало времени. Скорее всего, слова Кунца отражали его знакомство с предложением, сделанным 26 апреля главой германского отделения Красного Креста профессором Карлом Францем Гебхардтом Магде Геббельс. Тогда профессор предложил жене Геббельса эвакуировать из бункера женщин и детей. Та отказалась. В тот же день, 26 апреля Гебхардт окончательно покинул Берлин на машине Красного Креста. После этого никакой возможности воспользоваться услугами Красного Креста не было. Трудно предположить, что 1 мая врач больницы для эсэсовцев Кунц, не имевший никакого отношения к Красному Кресту, мог обратиться к Геббельсам с точно таким же предложением, как и профессор Гебхардт 26 апреля. Утверждение Кунца, что все дети в 20. Однако сомнительным кажется, что девятилетний Хельмут, а тем более 11-летняя Хильда и 13-летняя Хельга так рано приготовились ко сну. Вызывает сомнения и рассказ Кунца о Магде Геббельс, которая в обстановке всеобщего хаоса, планируя убийство своих детей и собственное самоубийство, в течение часа спокойно раскладывала пасьянс. Разумеется, человеческое поведение в минуты кризиса может быть необычным. Но не исключено, что упоминание о пасьянсе сделано для того, чтобы усилить представление о Магде Геббельс, как об исключительно хладнокровной убийце собственных детей, и подчеркнуть ужас "гуманного" эсэсовского врача. От самоубийц не осталось никаких прощальных записок или завещаний. Не оставили их ни Кребс, ни Бургдорф. Не оставил никаких посланий родным и близким Мартин Борман, который, если он на самом деле отправлялся в опасный путь через линию огня, не мог быть уверен в том, что останется в живых. Таких записок не оставил и Геббельс. Известно, что Геббельс в течение нескольких лет ежедневно наговаривал стенографисткам заметки о текущих делах для своего дневника. При этом описание событий каждого дня занимало в изданных затем "Дневниках" от 5 до 15 книжных страниц. Однако на сей раз Геббельс почему-то не удосужился оставить хотя бы пару строк, в которых объяснил бы отказ принять советские условия капитуляции, а также свое намерение покончить жизнь самоубийством и убить своих детей. Загадочным является и исчезновение дневников Геббельса после 10 апреля 1945 года. Порой ссылаются на "Добавление к политическому завещанию фюрера", написанное Геббельсом в 5. В нем говорилось: "Фюрер приказал мне покинуть Берлин... Впервые в моей жизни, я отказываюсь подчиниться приказу фюрера. Моя жена и дети присоединяются к моему отказу... В кошмаре измены, который окружает фюрера в эти самые критические дни войны, должен быть по крайней мере один человек, который останется с ним до самой смерти... Я верю, что я таким образом окажу лучшую услугу германскому народу... По этой причине вместе с женой и от имени моих детей, которые слишком молоды, чтобы говорить за себя, я без колебаний принимаю это решение. Я выражаю свое неизменное решение не покидать столицу рейха, даже если она падет, а, напротив, рядом с фюрером закончить жизнь, которая для меня лично не будет иметь ценности, если я не могу ее посвятить служению фюреру и находясь рядом с ним". Хотя это письмо демонстрировало готовность Геббельса пожертвовать свою жизнь, а также жизни своей жены и своих детей, в нем не было сказано о планах самоубийства Геббельсов и убийства их детей. Речь шла скорее о том, чтобы умереть, сражаясь до последнего часа в Берлине. Следует также учесть: письмо было написано при жизни Гитлера, который требовал от всех окружавших его людей покончить жизнь самоубийством. Только что назначенный рейхсканцлером Геббельс постарался показать степень своей преданности Гитлеру и своей готовности умереть рядом с ним. Геббельс, про которого затем писали, что он твердо решил свести счеты с жизнью, проявлял в последние свои часы неординарное присутствие духа и деловую активность.
Князь лжи. Как Геббельс из поклонника России превратился в рупор рейха
После катастрофы под Сталинградом нацистский министр пропаганды Геббельс произнес печально известную речь, в которой он объявил «тотальную войну». Речь о тотальной войне (Фрэнки-шоу) Геббельс - Речь о тотальной войне. 3. из речи рейхсляйтера розенберга о политических целях германии в белоруссии в предстоящей войне. Никакого антисемитизма в речи не усматривается. Оригинал взят у nktv1tl в Речь Геббельса Еврей.
Речь Йозефа Геббельса, произнесённая в берлинском Дворце спорта 18 февраля 1943 года
Чуйков позвонил начальнику штаба и приказал обеспечить переход полковника и одновременно связать наш батальон на переднем крае с немецким батальоном, чтобы установить телефонную связь Геббельса с советским армейским командным пунктом. При переходе линии огня группа, в которой были фон Дуфвинг, немецкий переводчик и советские связисты, была подвергнута обстрелу с немецкой стороны, хотя полковник держал белый флаг. Несмотря на то, что командир советской роты связистов был смертельно ранен, связь с рейхсканцелярией была установлена. Правда, с немецкой стороны связь долго не работала. И все же после возвращения фон Дуфвинга Кребс смог разговаривать с Геббельсом по телефону. После долгих переговоров Кребс зачитал Геббельсу по телефону советские условия капитуляции: "1. Капитуляция Берлина. Всем капитулирующим сдать оружие. Офицерам и солдатам, на общих основаниях, сохраняется жизнь.
Раненым обеспечивается помощь. Предоставляется возможность переговоров с союзниками по радио". Геббельс потребовал возвращения Кребса, чтобы обсудить с ним все эти условия. Мы, таким образом, частично удовлетворим и вашу просьбу. Будем ли мы помогать вам в создании правительства? Но даем вам право сообщить список лиц, которые вы не хотите видеть в качестве военнопленных. Мы даем вам право после капитуляции сделать заявление Союзным Нациям. От них зависит дальнейшая судьба вашего правительства".
Кребсу было также сказано, что после капитуляции Берлина советские войска дадут немцам самолет или автомашину, а также радиосвязь для установления контакта с Дёницем. Кребс: "Список лиц, находящихся в Берлине, который мы дадим, не будет рассматриваться как список военнопленных? Офицерам сохраним звания, ордена, холодное оружие. Мы даем право представить список членов правительства, право связи с Дёницем. Но всё это после капитуляции". Кребс: "Итак, после капитуляции советское радио даст сообщение о смерти Гитлера, о новом правительстве и о предательстве Гиммлера? Кребс ушел". По словам Чуйкова, после прощания Кребс дважды возвращался "уже с лестницы: сперва он позабыл перчатки, которые положил на подоконнике вместе с фуражкой; однако, фуражку-то он надел, а вот перчатки не взял.
Второй раз Кребс вернулся под предлогом, что забыл полевую сумку, которой у него вообще не было. Он уверял, что принес в ней документы от Геббельса и Бормана, хотя -- я хорошо это помню -- доставал бумаги из бокового кармана". Чуйков так объяснял поведение Кребса: "По глазам и поведению было видно -- генерал колебался: идти ему обратно в пекло или первому сдаться на милость победителя. Возможно, ждал, что мы объявим его пленником, с чем он, возможно, охотно согласился бы". Во второй половине 1 мая в бункере рейхсканцелярии: существующие версии. После перехода Кребсом линии огня советские военачальники ждали ответа из рейхсканцелярии. Однако немцы молчали. Их молчание затягивалось.
Жуков вспоминал: "В 18 часов В. Соколовский доложил, что немецкое руководство прислало своего парламентера. Он сообщил, что Геббельс и Борман отклонили требование о безоговорочной капитуляции. В ответ на это в 18 часов 30 минут с невероятной силой начался последний штурм центральной части города, где находилась Имперская канцелярия и засели остатки гитлеровцев". Однако нет никаких документальных доказательств того, что руководители нового правительства на самом деле отвергли советские условия капитуляции. Указанный парламентер не предъявил никаких документов, свидетельствующих о том, что он действует по поручению Геббельса или Бормана. Не осталось никаких документов о заседании правительства Геббельса, на котором было принято решение отвергнуть советские условия. Вечером 1 мая значительная часть обитателей бункера предприняла попытку прорыва из советского окружения.
По оценке Уильяма Ширера, от 500 до 600 обитателей бункера, многие из которых составляли эсэсовцы, в конечном счете, сумели прорваться. Они затем оказались в оккупационных зонах союзников. Некоторые из них потом утверждали, что генералы Кребс и Бургдорф, а также чета Геббельсов, не присоединились к группе прорыва, а покончили жизнь самоубийством. Сообщали, что перед самоубийством Магда Геббельс с помощью врача умертвила своих детей. Борман же, по словам бывших обитетелей бункера. Однако никто не смог представить убедительные свидетельства того, как Кребс и Бургдорф покончили с собой. Их тела не были найдены. Противоречивы свидетельства и о гибели Бормана по пути из бункера.
Как убедительно доказал Лев Безыменский в своей книге "По следам Мартина Бормана", заявления личного шофера Гитлера Эриха Кемпки в его книге "Я сжёг Гитлера" опровергали его же показания на Нюрнбергском процессе о гибели Бормана от взрыва танка советским снарядом. Лидер "Гитлерюгенд" Артура Аксманна, на которого ссылался У. Ширер, уверял, что Борман принял яд в ходе побега. Однако его тело никогда не было обнаружено. Мартин Борман, поисками которого занимались значительную часть ХХ века, исчез бесследно. Было немало рассказано о самоубийстве Геббельса, его жены, а также убийстве их детей, трупы которых были обнаружены. В своей книге Х. Тот утверждал, что вечером 1 мая Геббельс вызвал его и сказал: "Швагерман!
Случилось величайшее предательство. Генералы предали фюрера. Всё потеряно. Я умру вместе с моей женой и своей семьей... Вы сожжете наши тела. Можете это сделать? После этого, адъютант направил шофера Геббельса и эсэсовца за бензином. У начала лестницы они миновали Швагермана и шофера Раха, который стоял с бензином.
Они прошли мимо, не говоря ни слова, и поднялись по лестнице в сад. Почти немедленно прозвучали два выстрела. Когда Рах и Швагерман вышли в сад, они обнаружили два трупа на земле. Эсэсовский ординарец, который застрелил их, стоял рядом. Они послушно вылили четыре канистры бензина на трупы, зажгли их и ушли". Этой версии в основном придерживался и Уильям Ширер в своем труде по истории третьего рейха. В то же время, полагаясь на другие свидетельства, историк рассказал о том, как супруги прощались со встретившимся им в коридоре людьми, а также уточнил, что по просьбе Геббельсов "эсэсовский ординарец выстрелил дважды им в затылок". Иным был рассказ о смерти Геббельса и ее жены в книге бывшей военной переводчицы Елены Ржевской "Берлин.
Май 1945". Ржевская привела слова Хаазе, начальника госпиталя, расположенного вблизи от рейхсканцелярии: "Со слов первого сопровождающего врача Геббельса штандартенфюрера СС Штумпфеггера и доктора Кунца мне известно, что Геббельс и его жена вечером 1 мая совершили самоубийство, приняв сильнодействующий яд, какой именно сказать не могу". Эти взаимоисключающие объяснения смерти супругов Лев Безыменский в своей книге соединил так: "Примерно в 21 час Йозеф и Магда Геббельс вышли из своей комнаты, надели пальто и пошли в сад. Раздался очередной выстрел: это кончилась жизнь Йозефа Геббельса". В примечании Лев Безыменский пояснял: "Утвержают, что он не застрелился, а дал команду его убить". На всякий случай охранник два раза прострелил оба тела и облил их бензином". Один из авторов Интернета уверяет, что будто супруга сначала отравились, а затем им были сделаны "контрольные выстрелы в головы". Очевидно, что автор версии наслышан о современных киллерах.
Трудно предположить, что Йозеф и Магда Геббельсы сначала приняли яд, а затем в предсмертном состоянии попрощались с людьми в коридорах, поднялись по лестнице. Ведь действие яда было почти моментальным. Нелепым кажется и принятие ими яда уже в саду за секунды до роковых выстрелов эсэсовца. Версию Швагермана, повторенную Тревором-Роупером, Ширером и многими историками, опровергает содержание медицинского протокола, составленного после осмотра тела Геббельса и процитированного Еленой Ржевской: "На обгоревшем трупе видимых признаков тяжелых смертельных повреждений или заболеваний не обнаружено... При обследовании трупа установлено наличие запаха горького миндаля и обнаружены кусочки ампулы во рту". Ржевская привела также "данные химического анализа": "Химическим исследованием внутренних органов и крови определено наличие цианистых соединений. Таким образом, необходимо сделать вывод, что смерть... Ржевская добавляла: "К такому же выводу пришли относительно причин смерти Магды Геббельс".
Из этого неопровержимого свидетельства следует, что показания о расстреле четы Геббельсов "по их желанию" вымышлены. Стало быть, придуманы также монолог Геббельса, рассказ о проходе четы Геббельсов по лестнице в сад и прочем. Неспешный проход супругов по коридору, их прощания с различными людьми, подъем по пустынной лестнице навстречу смерти, которая их поджидала примерно в 20. Между тем с 18. На бункер падали бомбы с советских самолетов. Советская артиллерия вела по нему прицельный огонь. Внутри бункера скопилось около 500 -- 600 человек, которые, по словам бывшего портного Гитлера, вели себя как курицы с отрезанными головами. Трудно себе представить, что здесь могла разыграться торжественная сцена двойного самоубийства в стиле оперного спектакля.
Возникает вопрос: стоит ли принимать на веру любые свидетельства бывших обитателей бункера, если они сочиняли истории лживые от начала до конца? Возникает также вопрос: зачем бывшим обитателям бункера надо было сочинять заведомо лживые истории с таким обилием вымышленных деталей? Много противоречий и сомнительных деталей содержат и рассказы об убийстве детей Геббельсов. Ширер утверждает, что детей отравил некий врач. Эсэсовский же врач Кунц, которого допрашивала Е. Ржевская, уверял, что он лишь в ужасе наблюдал, как Магда Геббельс "разжимала рот усыпленным детям, клала ампулу с ядом и сдавливала челюсти". Версия Кунца содержит и другие детали, которые кажутся малоправдоподобными. Предложение Кунца Магде Геббельс передать ее детей в распоряжение Международного Красного Креста вряд ли учитывало конкретную обстановку.
Кажется, что рассказчик исходил из того, что Международный Красный Крест был также легко доступен 1 мая в Берлине, как служба скорой помощи в мирное время. Для того, чтобы связаться с этой организацией потребовалось бы немало времени. Скорее всего, слова Кунца отражали его знакомство с предложением, сделанным 26 апреля главой германского отделения Красного Креста профессором Карлом Францем Гебхардтом Магде Геббельс. Тогда профессор предложил жене Геббельса эвакуировать из бункера женщин и детей. Та отказалась. В тот же день, 26 апреля Гебхардт окончательно покинул Берлин на машине Красного Креста. После этого никакой возможности воспользоваться услугами Красного Креста не было. Трудно предположить, что 1 мая врач больницы для эсэсовцев Кунц, не имевший никакого отношения к Красному Кресту, мог обратиться к Геббельсам с точно таким же предложением, как и профессор Гебхардт 26 апреля.
Утверждение Кунца, что все дети в 20. Однако сомнительным кажется, что девятилетний Хельмут, а тем более 11-летняя Хильда и 13-летняя Хельга так рано приготовились ко сну. Вызывает сомнения и рассказ Кунца о Магде Геббельс, которая в обстановке всеобщего хаоса, планируя убийство своих детей и собственное самоубийство, в течение часа спокойно раскладывала пасьянс. Разумеется, человеческое поведение в минуты кризиса может быть необычным. Но не исключено, что упоминание о пасьянсе сделано для того, чтобы усилить представление о Магде Геббельс, как об исключительно хладнокровной убийце собственных детей, и подчеркнуть ужас "гуманного" эсэсовского врача. От самоубийц не осталось никаких прощальных записок или завещаний. Не оставили их ни Кребс, ни Бургдорф. Не оставил никаких посланий родным и близким Мартин Борман, который, если он на самом деле отправлялся в опасный путь через линию огня, не мог быть уверен в том, что останется в живых.
Таких записок не оставил и Геббельс. Известно, что Геббельс в течение нескольких лет ежедневно наговаривал стенографисткам заметки о текущих делах для своего дневника. При этом описание событий каждого дня занимало в изданных затем "Дневниках" от 5 до 15 книжных страниц. Однако на сей раз Геббельс почему-то не удосужился оставить хотя бы пару строк, в которых объяснил бы отказ принять советские условия капитуляции, а также свое намерение покончить жизнь самоубийством и убить своих детей. Загадочным является и исчезновение дневников Геббельса после 10 апреля 1945 года. Порой ссылаются на "Добавление к политическому завещанию фюрера", написанное Геббельсом в 5. В нем говорилось: "Фюрер приказал мне покинуть Берлин... Впервые в моей жизни, я отказываюсь подчиниться приказу фюрера.
Моя жена и дети присоединяются к моему отказу... В кошмаре измены, который окружает фюрера в эти самые критические дни войны, должен быть по крайней мере один человек, который останется с ним до самой смерти... Я верю, что я таким образом окажу лучшую услугу германскому народу... По этой причине вместе с женой и от имени моих детей, которые слишком молоды, чтобы говорить за себя, я без колебаний принимаю это решение. Я выражаю свое неизменное решение не покидать столицу рейха, даже если она падет, а, напротив, рядом с фюрером закончить жизнь, которая для меня лично не будет иметь ценности, если я не могу ее посвятить служению фюреру и находясь рядом с ним". Хотя это письмо демонстрировало готовность Геббельса пожертвовать свою жизнь, а также жизни своей жены и своих детей, в нем не было сказано о планах самоубийства Геббельсов и убийства их детей. Речь шла скорее о том, чтобы умереть, сражаясь до последнего часа в Берлине. Следует также учесть: письмо было написано при жизни Гитлера, который требовал от всех окружавших его людей покончить жизнь самоубийством.
Только что назначенный рейхсканцлером Геббельс постарался показать степень своей преданности Гитлеру и своей готовности умереть рядом с ним. Геббельс, про которого затем писали, что он твердо решил свести счеты с жизнью, проявлял в последние свои часы неординарное присутствие духа и деловую активность. Известно, что Геббельс был единственным, кто развлекал присутствующих на свадьбе Гитлера с Евой Браун. Он энергично взялся за исполнение обязанностей рейхсканцлера 30 апреля и направил в качестве такового послание Сталину утром 1 мая. Он не делал ни единого заявления о том, что не готов выполнить завещание Гитлера и не подавал в отставку с поста рейхсканцлера. Ни обращение Геббельса к Сталину, ни его участие в переговорах Кребса по телефону, ни его радиограммы Дёницу не подтверждали красивых слов, сказанных в письме, о готовности "рядом с фюрером закончить жизнь". Активные действия Геббельса в ходе его однодневного пребывания на посту рейхсканцлера не позволяют подтвердить его заявление, что жизнь утратила для него ценность. Факты свидетельствуют о том, что 1 мая Геббельс и другие наследники Гитлера предпринимали энергичные усилия не только, чтобы выжить, но и сохранить статус членов законного правительства Германии, получив к тому же определенные гарантии личной безопасности.
Вряд ли десятичасовые переговоры, в ходе которых выторговывались более удобные условия капитуляции, вел самоубийца по приказу и под контролем других самоубийц. Внимательное описание Чуйковым Кребса и его поведения в течение 10 часов переговоров также не позволяет сделать вывод, что жизнь утратила для немецкого генерала ценность. Совершенно непонятно, почему Кребс, который, по словам Чуйкова, так не хотел покидать командный пункт 8-й гвардейской армии, явно опасаясь за свою жизнь, вдруг решил уничтожить себя через несколько часов. Известно, что некоторые генералы вермахта покончили жизнь самоубийством в годы Второй мировой войны. Именно так поступил бывший начальник Кребса Модель, чтобы избежать пленения американцами. Однако еще в 13 часов дня 1 мая Кребс всем своим поведением демонстрировал желание жить и явно страшился возвращаться в бункер. Он отнюдь не походил на человека, который был готов свести счеты с жизнью. Знаменательно, что полковник Теодор фон Дуфвинг, сопровождавший Кребса к Чуйкову, остался жив.
Правда, в отличие от Кребса, после возвращения с командного пункта В. Чуйкова полковник вернулся не в бункер, а к своему начальнику генералу Вейдлингу. А уже 2 мая фон Дуфвинг опять перешел с белым флагом линию огня, чтобы по поручению генерала Вейдлинга объявить о капитуляции окруженных войск. Поскольку немецкая сторона не приняла условий капитуляции, предложенных ей 1 мая, фон Дуфвинг стал военнопленным и в качестве такового пробыл в советском плену до 1955 года. Лишь после соглашения с правительством Аденауэра с советским правительством в сентябре 1955 г. Совершенно очевидно, что у фон Дуфвинга желания покончить жизнь самоубийством не возникло, в отличие от Кребса. Тяга к самоубийству появлялась почему-то лишь в бункере. Чего же боялся Кребс, возвращаясь в бункер?
Советского штурма или чего-то другого? Явное нежелание Кребса возвращаться в бункер могло свидетельствовать о том, что он знал об угрозе для своей жизни, исходившей там от каких-то людей. В то же время имеются документы, которые можно однозначно истолковать как свидетельства того, что после возвращения Кребса с командного пункта Чуйкова Борман и Геббельс принялись энергично действовать, готовя встречу с Дёницем, а не со смертью. В своей книге Л. Безыменский привел ряд радиограмм, направленных из бункера. Я прибуду к вам так скоро, как возможно. До этого, по-моему, ничего не следует предпринимать". Из этого можно придти к выводу, что Борман не знал о том, что текст гитлеровского завещания Дёниц не получил.
Однако после возвращения Кребса рейхсканцелярия более четко сообщала о намерении Бормана прибыть к Дёницу. Радиограмма, полученная Дёницем в 14. Скорее всего радиограмма свидетельствовала о готовности нацистов воспользоваться советским предложением пропустить их к Дёницу, воспользовавшись самолетом или автомашиной. Ведь в радиограмме нет ни намека на трудности прорыва через советское окружение, а уверенно сказано о прибытии Бормана 1 мая. Наиболее четкие указания были даны в радиограмме из бункера рейхсканцелярии, которая была отправлена Дёницу в 15. Наконец наследники Гитлера решились сообщить о факте смерти Гитлера, хотя и не уточняя, как это случилось. Радиограмма гласила: "Гросс-адмиралу Дёницу. Совершенно секретно!
Передавать только через офицера. Фюрер умер вчера в 15. Завещание от 29 апреля назначает вас рейхспрезидентом, министра Геббельса рейхсканцлером, рейхсляйтера Бормана партийным министром, министра Зейсс-Инкварта министром иностранных дел. По приказу фюрера завещание направляется из Берлина вам и фельдмаршалу Шёрнеру для того, чтобы обеспечить его сохранение для народа. Рейхсляйтер Борман попытается прибыть к вам сегодня и проинформировать об обстановке. Вы должны сами решить, когда и в какой форме сообщить об этом в печать и войскам. Подтвердите получение. Комментируя последнюю радиограмму, У.
Ширер писал: "Геббельс не счел необходимым проинформировать нового Вождя о своих намерениях". Ширер исходил из того, что уже к этому времени Геббельс решил покончить жизнь самоубийством. Между тем из списка членов правительства, направленного Дёницу, следовало, что Геббельс является рейхсканцлером Германии. Почему он не сообщил Дёницу, что тот должен взять на себя всю полноту власти и действовать без рейхсканцлера? Почему бы не предположить, что Геббельс не информировал Дёница о своих планах покончить жизнь самоубийством, потому что таких намерений у него не было в момент отправления радиограммы. Очевидно, что многие сведения о последних часах правительства Геббельса -- Бормана и их руководителей, а также Кребса и Бургдорфа, которые используются до сих пор в работах по истории гитлеровского рейха, туманны, путаны, противоречивы, а потому вызывают сомнения. Что же на самом деле произошло в конце 1 мая в бункере рейхсканцелярии? Версия автора.
Противоречивые объяснения обстоятельств последних часов существования правительства нацистской Германии в Берлине и его руководителей заставляют искать иные версии того, как на самом деле происходила агония третьего рейха.
Я живу в небольшом городке неподалеку от Мюнхена — делового и культурного центра, население которого составляет немногим более миллиона жителей. Баварское очарование этих мест затушевывает тот факт, что именно в этом городе родилось нацистское движение. Каждый день, идя на работу, я прохожу мимо дома, где жил Гитлер — хорошо сохранившееся здание, где принимались решения об уничтожении миллионов ни в чем не повинных людей. Сохранилась и площадь, где сжигались книги, где войска СС устраивали парады, где было место казни. Такая близость к величайшему из зол придает рассказам об ужасах, совершенных немцами во время Второй мировой войны, физическую реальность. А, кроме того, с какого-то момента в жизни моей стали происходить как будто бы незначительные события, но они добавили нечто зловещее в атмосферу этого города.
Его друзья реагируют восторженными восклицаниями. Несколькими неделями позже я участвовал в деловой встрече с молодыми, высокообразованными немцами. Они вежливы, обаятельны. Разговор течет мягко и приятно... Кто-то упомянул бизнесмена из Нью-Йорка по фамилии Рубинштейн. Выражение их лиц резко изменилось. Один из них говорит цитирую : — Проблема с Америкой заключается в том, что там все деньги у евреев.
Все засмеялись. И вот кто-то добавляет: — Да, единственное, что заботит евреев — это деньги... Вскоре этот тип антисемитизма стал лейтмотивом моих профессиональных отношений с немцами. Случалось, расслабившись, они выражали такое мнение, обнаруживали такую политическую ориентацию, которая, казалось бы, должна была навсегда умереть еще в берлинском бункере 30 апреля 1945 года. Возможно, потому, что я блондин и моя фамилия имеет немецкое происхождение, они уверены, что я один из них. И при мне не стесняются. СNN — антипалестинское агентство новостей и контролируется американскими евреями я знаю, это звучит неправдоподобно, но самые высокоинтеллигентные немцы, свободно владеющие английским, убеждены, что CNN, основанная Тэдом Тернером, — рассадник произраильской пропаганды.
Идея привлечения народа на сторону государства была повсеместно реализована.
We cannot pay him any heed. At the front everyone from the simple soldier to the general field marshal eats from the field kitchen. I do not believe that it is asking too much to insist that we in the homeland pay heed to at least the basic laws of community thinking. We can become gourmets once again when the war is over. Right now, we have more important things to do than worry about our stomachs. Countless luxury stores have also been closed.
They often offended the buying public. There was generally nothing to buy, unless perhaps one paid here and there with butter or eggs instead of money. What good do shops do that no longer have anything to sell, but only use electricity, heating, and human labor that is lacking everywhere else, particularly in the armaments industry. It is no excuse to say that keeping some of these shops open gives a lovely impression to foreigners. Foreigners will be impressed only by a German victory! Stormy applause. Everyone will want to be our friend if we win the war. But if we lose, we will be able to count our friends on the fingers of one hand.
We have put an end to such illusions. We want to put these people standing in empty shops to useful work in the war economy. This process is already in motion, and will be completed by 15 March. It is of course a major transformation in our entire economic life. We are following a plan. We do not want to accuse anyone unjustly or open them to complaints and accusations from every side. We are only doing what is necessary. But we are doing it quickly and thoroughly.
We would rather wear worn clothing for a few years than have our people wear rags for a few centuries. What good are fashion salons today? They only use light, heat and workers. They will reappear when the war is over. What good are beauty shops that encourage a cult of beauty and take enormous time and energy? In peace they are wonderful, but a waste of time during war. Our women and girls will be able to greet our victorious returning soldiers without their peacetime finery. Applause Government offices will work faster and less bureaucratically.
It does not leave a good impression when the office closes on the dot after eight hours. The people are not there for the offices, the offices are there for the people. One has to work until the work is done. That is a requirement of the war. If there is not enough work to fill the extended hours, 10 or 20 or 30 percent of the workers can be transferred to war production and replace other men for service at the front. That applies to all offices in the homeland. That by itself may make the work in some offices go more quickly and easily. We must learn from the war to operate quickly, not only thoroughly.
The soldier at the front does not have weeks to think things over, to pass his thoughts up the line or let them sit in dusty files. He must act immediately or lose his life. In the homeland we do not lose our lives if we work slowly, but we do endanger the life of our people. Everyone must learn to pay heed to war morale, and pay attention to the just demands of working and fighting people. We are not spoilsports, but neither will we tolerate those who hinder our efforts. It is, for example, intolerable that certain men and women stay for weeks in spas and trade rumors, taking places away from soldiers on leave or from workers who are entitled to a vacation after a year of hard work. That is intolerable, and we have put an end to it. The war is not a time for amusement.
Until it is over, we take our deepest satisfaction in work and battle. Those who do not understand that by themselves must be taught to understand it, and forced if need be. The harshest measures may be needed. The railroad serves to transport war goods and travelers on war business. Only those who need a rest from hard work deserve a vacation. Since the first man of the country takes his duty so seriously and responsibly, it must be expected that every citizen will follow his example. On the other hand, the government is doing all it can to give working people the relaxation they need in these trying times. Theaters, movie houses, and music halls remain in full operation.
The radio is working to expand and improve its programming. We have no intention of inflicting a gray winter mood on our people. That which serves the people and keeps up its fighting and working strength is good and essential to the war effort. We want to eliminate the opposite. To balance the measures I have already discussed, I have therefore ordered that cultural and spiritual establishments that serve the people not be decreased, but increased. As long as they aid rather than harm the war effort, they must be supported by the government. That applies to sports as well. Sports are not only for particular circles today, but a matter for the entire people.
Military exemptions for athletes are out of place. The front shares our desires. The entire German people agrees passionately. It is no longer willing to put up with efforts that only waste time and resources. It will not put up with complicated questionnaires on every possible issue. It does not want to worry about a thousand minor matters that may have been important in peace, but are entirely unimportant during war. It also does not need to be constantly reminded of its duty by references to the great sacrifices of our soldiers at Stalingrad. It knows what it has to do.
It wants everyone, high and low, rich and poor, to share a spartan life style. He knows only work and care. We do not want to leave it all to him, but rather we want to take that part of it from him which we are able to bear. The present day has a remarkable resemblance for every genuine National Socialist to the period of struggle. We have always acted in the same way. We were with the people through thick and thin, and that is why the people followed us. We have always carried our burdens together with the people, and therefore they did not seem heavy to us, but rather light. The people want to be led.
Never in history has the people failed a brave and determined leadership a critical hour. Let me say a few words in this regard about practical measures in our total war effort that we have already taken. The problem is freeing soldiers for the front, and freeing workers for the armaments industry. These are the primary goals, even at the cost of our standard of social life. This does not mean a permanent decline in our standard of living. It is only a means to reaching an end, that of total war. As part of this campaign, hundreds of thousands of military exemptions have been canceled. These exemptions were given because we did not have enough skilled labor to fill the positions that would have been left open by revoking them.
The reason for our current measures is to mobilize the necessary workers. That is why we have appealed to men not working in the war economy, and to women who were not working at all. They will not and cannot ignore our call. The duty for women to work is broad. That does not however mean that only those included in the law have to work. Anyone is welcome. The more who join the war effort, the more soldiers we can free for the front. Our enemies maintain that German women are not able to replace men in the war economy.
That may be true for certain fields of heavy labor. But I am convinced that the German woman is determined to fill the spot left by the man leaving for the front, and to do so as soon as possible. For years, millions of the best German women have been working successfully in war production, and they wait impatiently to be joined and assisted by others. All those who join in the work are only giving the proper thanks to those at the front. Hundreds of thousands have already joined, and hundreds of thousands more will join. We hope soon to free up armies of workers who will in turn free up armies of fighting front soldiers. I would think little of German women if I believed that they do not want to listen to my appeal. They will not seek to follow the letter of the law, or to slip through its loopholes.
They few who may try will not succeed. We will respond appropriately. The few who may attempt it will only lose the respect of those around them. The people will despise them. No one expects a woman lacking the requisite physical strength to go to work in a tank factory. There are however numerous jobs in war production that do not demand great physical strength, and which a woman can do even if she comes from the better circles. No one is too good to work, and we all have the choice to give up what we have, or to lose everything. It is also time to ask women with household help if they really need it.
One can take care of the house and children oneself, freeing the servant for other tasks, or leave the house and children in care of the servant or the NSV [the party welfare organization], and go to work oneself. Life may not be as pleasant as it is during peace. But we are not at peace, we are at war. We can be comfortable after we have won the war. Now we must sacrifice our comforts to gain victory. They know it is their duty to their husbands to support them by doing work that is important to the war effort. That is true above all in agriculture. The wives of farmers must set a good example.
Both men and women must be sure that no one does less during war than they did in peace; more work must instead be done in every area. One may not, by the way, make the mistake of leaving everything to the government. The government can only set the broad guidelines. To give life to those guidelines is the job of working people, under the inspiring leadership of the party. Fast action is essential. One must go beyond the legal requirements. As Gauleiter of Berlin, I appeal here above all to my fellow Berliners. They have given enough good examples of noble behavior and bravery during the war such that they will not fail here.
Their practical behavior and good cheer even during war have earned them a good name throughout the world. This good name must be maintained and strengthened! If I appeal to my fellow Berliners to do some important work quickly, thoroughly, and without complaint, I know they will all obey. We do not want to complain about the difficulties of the day or grump to one another. Rather we want to behave not only like Berliners, but like Germans, by getting to work, acting, seizing the initiative and doing something, not leaving it to someone else.